Мелодия на два голоса [сборник] - Анатолий Афанасьев

Правда, был когда-то эпизод в отпуске, в Сочи, где Аночка познакомилась с одним спортсменом и часами играла с ним в пинг-понг. Честное, гордое лицо носил на себе спортсмен. Вернулся однажды вечером с пляжа Пономарев и у номера их увидел. Целовались они — спортсмен и Аночка, стояли обнявшись, красивые оба, молодые, высокие.

— Ладно уж вам, — сказал Пономарев. — Что вы, как дети. Долго ли до греха.

Увел Аночку. Спортсмен ломился в дверь, переживал, хотел с Пономаревым переговорить. Пономарев к нему вышел.

— Ну чего ты, служивый? Не бери в голову. Море это и солнце. Перегрелись вы.

— Люблю! — гордо заявил спортсмен. Пономарев взял его за руку, ввел в номер.

— Вот, Аночка. Он тебя любит. Хочешь — иди с ним.

Спортсмен стоял. У Аночки случился припадок. На колени она падала. На спортсмена диким голосом кричала. Всю ночь ее успокаивал Пономарев. После два дня словно спал. Горько, стыдно. Аночка его умоляла, плакала, била по щекам. Он лежал неподвижно день, два. Не мог совладать толком с бедой. Понимал — глупость, ерунда. Но не мог смотреть в ее замутненные глаза. А потом она сказала:

— Тогда прощай, Толенька.

Ушла из номера. Вечером вернулась. И все прошло…

Это давно случилось, в первый год, еще Витеньки и в помине не было. Словно привиделось.

Потом Витенька родился. Умерла мать — самый близкий человек. Туманом подернулась старая действительность, молодость, что ли, кончилась. Давным-давно.

Словно попал Анатолий в дорожную аварию. Два укола, бинт на рану — глянь, и зажило совсем, не болит. И к погоде не болит. Никогда не болит. Не было ничего…

Воробейченко рассказал анекдот про английского пэра, Аночка вспомнила про железнодорожника, Пономарев про грабли. Хохотали до слез, Воробейченко был анекдотчик-профессионал. Из тех, у кого самая замогильная история — анекдот. Не помнил за ним такого таланта Пономарев. Чувства юмора не помнил. Помнил торчащие уши над, партой.

В самом разгаре веселья Воробейченко вдруг надолго задумался. Взгляд его красиво потускнел.

— Ты что?

Совсем с иным, темным лицом предстал Веня перед вновь обретенным другом.

— Что с вами, Вениамин? — забеспокоилась и Аночка.

— Хорошо у вас! — проникновенно сказал Воробейченко.

— Да боже мой! — сказал Пономарев. — В чем дело, Венька? Рассказывай. Не кривляйся!

Воробейченко попросил разрешения закурить, дрожащими пальцами деликатно прикурил. «Сейчас захнычет», — подумал весело Пономарев. Фальшивил школьный друг. Пономарев взглянул на жену. Та побледнела. Криво качалась тень фонаря на. стене. «Ишь ты», — удивился Пономарев.

— А вы приходите к нам, — стесняясь, робко сказала Аночка и глазами поискала поддержки у мужа. — Когда хотите, без звонка. Правда, Толя?

Пономарев кивнул. «Не приведи господь!» — шевельнулось в голове. Анатолий не принимал близко к сердцу его слова. Он хотел теперь спать.

— Спасибо, — внушительно поблагодарил Воробейченко. — Знаете, бывают минуты, когда тянет именно в такой дом, в тишину, к друзьям… А у меня их что-то нет. Порастерялись друзья. Ты-то этого не поймешь, старик.

«Дешево», — оценил Пономарев и кивнул ободряюще. Ему не нравилась эта финальная сцена, но все-таки это было лучше, чем если бы Веня притащился пьяный.

— Вот так иногда остановишься, — продолжал Веня, — оглядишься по сторонам, а вокруг темный лес. Земную жизнь пройдя до середины, я заблудился в сумрачном лесу. Данте. Над этим не посмеешься. Мы привыкли из всего святого сочинять мюзикл, — но только пока нас самих не тряхнет. А когда заденет — ищем, как сурки, где нора, где спрятаться. Но не припасена нора. Корабли сожжены, плыть некуда. Смейся, паяц! И смеешься.

«Как дешево», — опять подумал Пономарев и спросил:

— Ты какой институт кончил, Вень?

— Такой же, как и ты. Я — инженер. Тепловик.

— А где работаешь?

— Сейчас нигде…

Вениамин бросил на него многозначительный взгляд.

— Выпьем! — сказал Пономарев.

Они допили, и делать стало больше нечего. Было поздно. За окном томилась ночь. Воробейченко откланялся. На прощание стрельнул у Пономарева десятку дня на три. Пономарев дал, скрипнув зубами. Это были последние деньги до получки.

Аккуратно завязав перед зеркалом галстук, Воробейченко приблизился к Аночке, наклонил стриженый затылок и поцеловал ей руку.

— Спасибо за все!

— Каков комедиант? — обернулся Пономарев к Аночке, когда друг ушел бесповоротно.

3

В глубине ночи Пономарев очнулся. Синеватые шторы призрачно застилали окно. Сопел, разметавшись, Витенька в постельке. Аночка спала, отстранившись далеко к стене.

В ногах кровати сидел, ссутулясь, старый школьный товарищ Веня Воробейченко. Он сидел, свесив на пол голые ноги, и это было жутко. Пономарев вскрикнул и открыл глаза… Сопел Витенька, что-то бормотал во сне, Аночка уткнулась носом в стену. Пономарев видел ее плечи и темные сбившиеся волосы.

«Все, — словно свет озарил перед ним будущее, выхватил из тьмы контуры неведомого. — Все, он не уйдет никогда!»

Пономарев с огромным усилием пошевелил пальцами и проснулся окончательно. Между шторами в окно вползала луна, отражаясь в лакированных спинках кроватей.

— Бред, — сказал он вслух. — Это был бред!

«Нет, — помимо воли билось в голове. — Это не бред, это реальность. Воробейченко пришел в мою жизнь и останется в ней».

Ни с того ни с сего возникшая мысль мгновенно стала убеждением. Почему, откуда, кто такой Воробейченко? Обычный неудачник с самомнением, скорее всего, неудачник от лени и пьянства. Лентяй. Что он тебе?

Он кропотливо с непонятным страхом восстанавливал пункт за пунктом встречу с Воробейченко, первую, и его

сегодняшний визит. Вспомнил анекдоты, лица, выражение глаз, голос. Все это было не опасно, но что-то мучительно ускользало.

— Какая дурь! — устало произнес Пономарев, Встал и пошел курить на кухню.

«Ты где работаешь?

— Нигде! — и взгляд в глаза, просящий и настойчивый».

Это? Да, это. Это — факт. Завтра Воробейченко позвонит и попросит устроить его на работу. А им как раз нужен инженер-тепловик. Отказать Воробейченко у него нег причин. Более того, отказать ему — подло. Ну и что с того? Будет новый сотрудник, старый школьный друг. И все. Нет, не все. Что же еще?..

Пономарев выкурил сигарету, попил воды и лег. Но сон не возвращался к нему, как часто бывало в последнее время…

Веня позвонил не назавтра, а спустя неделю, когда Пономарев и думать забыл о ночных предчувствиях. Воробейченко на этот раз взял быка за рога немедля, по-мужски.

— Ты вот что, Анатолий, — пробасил он требовательно, — у тебя там нет местечка для талантливого, средних лет инженера-тепловика? Есть, понимаешь, один на примете. Хороший парень, покладистый, начальство уважает. Один минус у него — в любви не везет. Как? Годится?

— Ладно, приходи, — ответил Пономарев, побеждая мимолетный нехороший страх и тоску. — Кажется, можно поговорить. Приходи.

— Когда?

— После обеда. Часика в три. Пропуск тебе закажу. Тридцатый отдел. Найдешь?

— Люди подскажут.

Заведующий отделом Викентий Палыч Топорков сидел у себя в кабинете и смотрел, как слесарь наглухо заколачивает оконную решетку. Викентий Палыч ничего в жизни не боялся, кроме сквозняков. А сквозняков он не просто боялся, тут у него была мания, «бзик». Входя в любое помещение, он первым делом слюнявил палец и подымал его кверху, ловил старым матросским способом течение воздуха. В отделе его за это прозвали «Боцманом». Это было смешно. Интеллигентный Викентий Палыч походил на кого угодно, но не на боцмана. Хлипкий очкарик, сутулый, с непомерно разросшейся головой. Еще, правда, была у Викентия Палыча слабость — он обожал высоких худых женщин.

Как раз он утром уловил в своем кабинете сквознячок, вызвал слесаря и теперь с наслаждением наблюдал, как пожилой угрюмый мужик заколачивал в раму аршинные гвозди. Как большинство тронувшихся, Викентий Палыч не находил в своей слабости ничего зазорного.

Отношения с Пономаревым у Викентия Палыча были предельно ясные. Тема, над которой бился уже четвертый год Анатолий, твердо «не шла». Но и средства на нее потрачены мизерные. Со временем круг работающих над темой сузился до упора — Пономарев остался один. Так что хотя Пономарев и «висел» на отделе, но «висел» необременительно, почти символически. В случае же успеха эта тема могла нашуметь, обрести перспективу и дать Викентию Палычу много плюсов. Зная добросовестность Пономарева и его некоторый фанатизм в работе, начальник отдела ему не мешал, не набивался с советами, стоял как бы в сторонке на бугорке, однако готовый в любую минуту по распоряжению свыше наложить на Пономарева отеческую руку. Но пока распоряжения не предвиделось, и жил Викентий Палыч со своим вольным старшим научным сотрудником дружно. Денег ему лишних никогда не давал, но и по мелочам не теснил, даже иной раз премией не обходил, не вполне законно включая его в списки. Пономарев со своей стороны ценил чуткость начальства и старался по возможности не лезть Викентию Палычу на глаза.